Для меня и моей семьи это был единственный случай, когда мы провели весь отпуск на одном месте. Являясь хорошим пристанищем, маленькие острова не очень располагают к длительным путешествиям и частой смене мест. Пирсогатские гряды — как раз такие маленькие острова, раскиданные в Каспийском море в восьмидесяти километрах южнее Баку. Сложены они из ракушечника и каких-то мягких, наверное известковых пород. Море в этом регионе довольно мелкое, и вся акватория Пирсогат превосходное место для занятий подводной охотой.
Многие мои друзья уже бывали там в прошлые годы и очень успешно охотились. Они рассказывали о кефали, постоянно снующей по всему мелководью, о фантастическом ходе стай кутума и огромных сазаньих стадах, в которые случалось им попадать. Море тогда медленно отступало. Загрязненность его не была столь катастрофической, и кормовая база для рыбы была богатой.
Наш лагерь находился на острове Пеликаний (местное название — Бабура). Для охоты или рыбалки на острове, следовало купить на охотничьей базе путевки. Таковы правила. Здесь же, на берегу, нас снабдили молочными бидонами под пресную воду, здесь же мы купили сахар, хлеб и другие продукты. За овощами и фруктами отправлялись на рынок в поселок Аляты.
Загрузив казанку бидонами с водой, мешками, рюкзаками и ящиками, егерь охотхозяйства повез нас (жену Инну, сына Володю и меня) на остров. Пока преодолевали восемь километров, отделявших Бабуру от большой земли, несколько раз рядом с лодкой выпрыгивала кефаль. Напуганная рыба может угодить не только в лодку, но и в человека, находящегося в ней. Такое случалось. У одного из низеньких островов согнали большую стаю лысух. Егерь сказал, что осенью и зимой здесь собираются многотысячные стаи качкылдаков (местное название этой утки), от которых море становится черным.
На острове нас встретили московские друзья и знакомые. Помогли разгрузиться, занесли вещи в выделенные нам апартаменты. Апартаменты замечательные — с видом на море. И мы зажили вместе с остальными обитателями бунгало новой, островной жизнью.
С высоты птичьего полета остров напоминает букву "Н". В месте соединения левой вертикальной и горизонтальной палочки и стояло наше бунгало. Для его строительства использовался плавник, в изобилии выбрасываемый морем на берег острова. Таким образом, материал для жилища, хотя и разнокалиберный, но выдержанный и мореный. Архитектура бунгало тоже оригинальна: отдельные "комнаты" имели перегородки между собой, нары в метре от земли и длинные столы. Ночью через все стены и потолок видны были звезды, а днем солнечные лучи прорезали полумрак жилых помещений и освещали их. Но не подумайте, что щели — от нерадивости строителей. Через них гулял ветерок и это делало жизнь в бунгало возможной. Ибо нормальная дневная температура там около + 30 °С. Понятия "жаркая" и "очень жаркая" погода используются в этих краях только тогда, когда столбик термометра поднимается намного выше обозначенной мною цифры. Спать хорошо под простыней, а в некоторые, особо душные ночи, ее с вечера увлажняют. Интересно мы приспособились обедать. Перед самым приемом пищи в рейтузах, рубашке и панаме окунаешься в море. Пока ешь первое и второе, одежда высыхает и, чтобы насладиться горячим чаем в полной мере, приходилось вновь во всем одеянии погружаться в море.
Самая высокая точка острова находилась в шести метрах над уровнем моря на малом северном мысу. Мыс сложен скальными породами, которые на северной стороне круто обрывались в море. Обе вертикальные палочки в букве "Н" — это, в основном, каменистые части острова, а перекладинка — сплошной ракушечный пляж, кое где заросший выгоревшей травой. На острове, который можно было пройти из конца в конец за двадцать пять минут, животный мир был представлен ужами, дикими кроликами и мышами. Птичье царство еще менее разнообразно: несколько стай диких голубей и вездесущие чайки.
Ужей было превеликое множество. В пустынных каменистых уголках острова можно было видеть и десять, и двадцать змей одновременно. Свернувшись кольцами, они грелись на солнце, а при появлении человека довольно лениво расползались по щелям. Расцветка каспийских ужей серо-черная, шашечками, с бесчисленным множеством нюансов в рисунке. Размеры очень впечатляющие— до полутора метров длиной. Сынишка мой быстро с ними освоился. На одной фотографии он запечатлен с поднятыми вверх руками, держащим за хвосты больших, достигающих земли, ужей. Мы не были в восторге от его игры со змеями, но исключительно потому, что от него потом дурно пахло. Дело в том, что ужи в целях самозащиты выпускают вонючую воздушную струю.
Сложнее привыкала к ним моя жена. Проснувшись утром и обнаружив в тридцати сантиметрах над своей головой свесившегося с крыши ужа, она хоть и не бурно, но протестовала.
Особое отношение у этих пресмыкающихся было к жене моего друга Валерия — Антонине. Редкое утро она не обнаруживала змею у себя под подушкой. Ни к кому под подушку не залезали, только к ней. Островное общество уже начало шутить по этому поводу, по-разному трактуя такую привязанность ужей к хозяйке подушки. Но Антонине было не до шуток.
Охотились ужи в близлежащих к острову акваториях. Под водой мы их встречали лежащими на дне, зависшими в траве и просто плывущими куда-то по своим делам. Вначале неожиданно появившаяся рядом змея пугала, вызывая ненужную внутреннюю напряженность, но очень скоро все к таким встречам привыкли. Я бы сказал, наличие в подводном пейзаже змей оживляло его и делало богаче. В конце концов, они такие же охотники, как и мы.
Мышей в то лето на Бабуре было мало. Их численность, как у многих грызунов, сильно колеблется от года к году. Через год после того отпуска я провел на Бабуре десять дней осенью. Вот тогда их были полчища! Ничего нельзя было оставить без присмотра — все сгрызали. Например, очень по вкусу им пришлось все пластмассовое. Еду спасал в мешке, подвешивая его, словно люстру, в центре "зала". Укладываясь спать, прикрывал лицо чем-нибудь, так как серые разбойницы не стеснялись бегать и по человеку.
Всю ночь, если не слишком свистел и завывал осенний ветер, со всех сторон доносилось шуршание, скрежет и топанье маленьких быстрых ножек.
Самыми приятными жителями острова были кролики. И по внешнему виду и по вкусу. Подстрелить кролика было довольно простым делом, но мы этим не злоупотребляли. За целый месяц на всю компанию их убили и приготовили для еды штук пять или шесть.
Утром, пока еще жители бунгало не вылезли из своих апартаментов, через щели в стенах можно было видеть разгуливающего по нашему лагерю зверька, а то и двух. Однажды утром мы с женой обнаружили кролика под своими нарами. Он так и просидел там почти целый день. Возвращаясь как-то в темноте с другого конца острова, я лучом фонарика высветил небольшого крольчонка. Изловчился и схватил его за уши. Но он такой крик поднял, что я его тут же выпустил и был совсем не рад своей выходке.
Всего один раз я угостил своих друзей супчиком из диких голубей. Охота на них требует хорошей стрельбы, но на нее не оставалось ни времени, ни патронов. Кроме бытовых, жизненно необходимых дел, все свободное время мы посвящали подводной охоте. В конце концов, не за дикими же голубями приехал я за две тысячи километров?
Охотились под водой обычно с утра, часов с восьми, и до обеда. После обеда и небольшого отдыха те, кто не был занят общественными делами и имел желание, вновь отправлялись под воду. Чаще во второй половине дня занимались ремонтом снаряжения и оружия, заготовкой дров, купанием или рыбалкой. На закидушку с короткого южного мыса можно было половить тарань и сазанчиков.
Основной рыбой на наших куканах всегда была кефаль. Ее могло быть больше или меньше, но она была практически всегда. Редко кому удавалось подстрелить кутума и еще реже — жереха. Сазана в тот год мне не помнится, чтобы кто-то взял. А бывали годы, когда за один заплыв можно было настрелять их полный кукан.
Рыбу, которая не шла сразу на наш стол, потрошили, пластовали и солили. Потом провяливали на ветру в тени. За месяц в такой жаре вяленая рыба часто пересыхала и в Москве хороша была разве что к пиву. Деликатесом это никак не назовешь. Может, потому никто и не ставил перед собой задачу набить как можно больше рыбы и увезти домой. Главное удовольствие для нас — сам процесс охоты. Поэтому когда была возможность, рыбу раздавали всем, кто посещал остров. Бывало, егеря специально приезжали к нам с берега за этими даровыми гостинцами.
Ярченко Сергей Сергеевич был неплохим охотником на реках, но на море опыта охоты не имел. Должно быть, поэтому охота у него не шла. Все выходили из моря с рыбой, а он пустой. Так было в первый день, во второй. На третий он спросил, чем это можно объяснить. Мы добросовестно рассказали ему, как следует охотиться на кефаль. Но он снова и снова оставался без добычи. Обида и раздражение дошли до такой степени, что он предположил, будто мы что-то от него утаиваем и сказал нам об этом. Тогда мы отнесли это на счет сильного расстройства охотника в связи со сплошными неудачами. Но произошел случай, после которого мы устроили "консулу" (так мы его прозвали в самые первые дни за пользование одеколоном "Консул") обструкцию и исключили из списков своих друзей навсегда.
Как я уже говорил, совместная жизнь на острове накладывала на каждого из нас определенные общественные обязанности. Прежде всего это касалось обеспечения пресной водой с материка, оптовой закупки и доставки хлеба, овощей и фруктов, заготовки дров и т. д. Понимая необходимость такой работы, никто от нее не отказывался.
Как-то причалила к острову моторка, и егерь предложил подкинуть до берега очередного "доставалу". Воду я днем ранее привез, хлеба у нас тоже было в достатке, закончились только овощи и фрукты. Мы предложили Сергею Сергеевичу привезти их для всех. Он отказался. Никакие разбирательства, выяснения, попытки усовестить его ничего не дали: он хотел делать только то, что было нужно лично ему. Такая позиция неприемлема даже для простых туристов, а для друзей-подводников — и подавно.
Отчуждение было полным и единодушным. Охота у "консула" так и не клеилась (может, вмешались высшие силы Справедливости?), и он с женой вынужден был досрочно покинуть остров. В дальнейшем, уже в Москве, никто из нас с ним контакта не поддерживал.
Еще раньше покинул нас Виктор Луговой. Его провожало все островное население, всячески выказывая свое сочувствие. Причиной отъезда послужили сильные боли в ушах, появившиеся на третий день охоты. Не помогали ни мази, ни компрессы. Промучившись еще неделю, он вынужден был уехать. Для всех нас это было большой неожиданностью, так как Виктор отличный пловец и хороший подводник. Он даже инструктором по плаванию работал, а в море (правда, в Черном) проводил по шесть часов, не выходя на берег и не пользуясь при этом маской или ластами. Невольно вспомнишь пословицу: "И на старуху бывает проруха!"
Теплое и неглубокое море около острова, постоянное солнце и жара очень располагали к купанию. Мой сын в воде проводил времени больше, чем на суше. Как мы его не оберегали, через два дня он обгорел, зато через неделю стал бронзовым, точно маленький папуасик. Наши женщины, достаточно нежные и сугубо городские создания, от такого теплого моря были в восторге и так же, как все, отдавали ему много времени. Антонина, если никто не плескался рядом и море было абсолютно спокойным, если было не очень глубоко и имелся хороший заход в воду, метров двадцать проплыть могла. Моей же жене никакие "если" не помогали. Она обладает редким даром — устойчивым и абсолютным отсутствием способности к плаванию. И в юности и в зрелом возрасте многие брались научить ее держаться на воде. Учили плавать в море и в реке, в озере и в бассейне, но все тщетно. Максимум, чего я добился от нее ежедневными тренировками в уютной бухточке на Бабуре — держать в воде как положено голову и проплыть три метра вдоль берега. Все!
Жизнь на острове текла своим чередом. Мужчины уходили в море за добычей, женщины занимались хозяйством. Мы не делали из них ни кухарок, ни посудомоек, постоянно помня, что они в отпуске, как и мы. Поэтому брали на себя любую работу, а не только ту, которая требует "грубой мужской силы".
Знакомство с местными достопримечательностями не ограничилось изрезанными берегами острова Пеликаний. По просьбе тех из нас, кто впервые оказался на Пирсогатах, организовали экскурсию на остров Лось, расположенный неподалеку от Бабуры и известный своими уникальными грязевыми источниками.
Моторка глубоко просела от такого количества желающих развлечься, ее мотор, преодолевая чрезмерную нагрузку, ревел и надрывался, но прибыли мы на место довольно быстро.
Остров Лось этаким рогаликом почти на километр вытянулся с севера на юг. Его пологая южная оконечность плавно сходит в море. К северу остров повышается и заканчивается 10-метровым обрывом. Именно на этом высоком берегу и находятся почти все грязевые источники — основная цель нашего путешествия. Этих чудес природы — десятки. Обычно они выглядят воронками 1,5—2 метра в диаметре, заполненными жидкой грязью. То и дело из ее недр появляются большие пузыри, создающие впечатление кипящего котла. Грязь переливается через края и застывает на внешней стороне воронки. Постепенно такой конус растет и превращается в небольшой вулканчик. Трудно сказать, кто на кого наступает — остров на море или наоборот, но на северной оконечности Лося много вулканчиков столпилось у самого обрыва. При этом от конусов откалываются огромные куски затвердевшей грязи и падают прямо в воду. Море их растворяет, волны слизывают свою долю грязи и образуется многокилометровый мутный шлейф. Эта желтая река в темном (там большие глубины), прозрачном море, огибает остров с востока и, постепенно теряя свою яркость, уходит вдаль.
Говорят, что грязь здесь лечебная и, конечно, вся компания не преминула обмазаться ею. На наших телах она быстро высыхала, превращаясь в панцирь, который мы частично счищали, а частично — размывали в море. Все эти необычные процедуры доставляли и детям и взрослым массу удовольствия. За играми и весельем время летело быстро и если бы не сигналы из наших пустых желудков, мы бы не заметили, что солнце стало клониться к закату и пора домой.
Мирная островная жизнь не всегда приносила нам одни радости. Случались неприятности и огорчения.
В день проводов Виктора Лугового почти все находились на пляже. Работал приемник, мы о чем-то говорили с отъезжающим, смеялись. Неожиданно Антонина, перекрывая общий шум, крикнула: "Виталий, тебя Инна зовет" и указала на ближайший северный мыс. Стоило мне взглянуть на жену, как сразу понял: что-то случилось с сыном. Друзья потом говорили, что я сорвался с места, преодолел часть пляжа и взлетел на горушку в один миг. Жена еле слышно твердила: "Вова... Вова..." и безвольно тянула руку куда-то в сторону обрывистого берега. Похоже, ноги еле держали ее и она была не в состоянии сделать хотя бы шаг. Не знаю, почему я понесся именно к нужной расщелине. Слышать тихие призывные всхлипывания сына из-за плеска воды и стука собственного сердца я никак не мог. Значит просто почувствовал.
Мой не умевший еще плавать сынишка соскользнул по большому наклонному камню в расщелину, где, по счастью, было неглубоко. Над Вовой нависала скала, а вода в этом мрачном гроте плюхала, плескалась и таскала мальчика то к скале, то к морю. Он вцепился ручонками в траву, по которой и соскользнул в воду, тихонько скулил и звал маму.
Чтобы не огибать длинную каменную щель, я перепрыгнул ее, пролетев сверху вниз на плоский камень, и по нему тут же скатился в воду к сыну. Схватив его и прижав к себе, пытался успокоить и ребенка, и себя. Вскоре наверху появились наши друзья. Они хотели вытащить сначала пострадавшего, но он вцепился в меня и не хотел доверяться ничьим рукам, кроме папиных. Выбрались мы с ним вместе и пошли "зализывать царапины".
Выпало испытание и на долю моего друга Валерия Харченко. Вторая неделя нашего пребывания на острове подходила к концу. Мы уже освоились, как говорят подводники, разнырялись и расплавались. Всю ближайшую акваторию избороздили вдоль и поперек, и начали заплывать подальше.
Утром Валерий и я поплыли на новое место. Ориентиром служил совсем крошечный и низкий островок. Вокруг него нагромождение подводных камней и скал, которые будто специально накиданы на небольшой территории, чтобы служить естественным заповедником для рыбы. В прошлые годы мой друг стрелял здесь крупную кефаль и щелевых кутумов. На этих скалах и камнях кутумы находят для себя пищу. При этом стараются забраться в углубления между камнями, в разломы и расщелины скал. Центром этой природной столовой была глубокая подводная расщелина в скале. На входе, то есть на глубине четырех метров, она была совсем узкой, протиснуться в нее можно было с большим трудом, а дальше расширялась, образуя подобие колодца. Свет в него, особенно, когда охотник перекрывает большую часть входа в расщелину, попадает только сверху. В то же время проплыть через верх в колодец и обратно невозможно — узко.
Я был рядом и видел, как Валерий забирался в расщелину. Потом отвлекся на собственную охоту и когда в следующий раз взглянул в ту сторону, то увидел его поднимающимся к поверхности. Все в том всплытии было странным: охотник без ружья, в одной ласте, движения словно в замедленной съемке. Быстро подплыл k нему, спросил: "Что случилось?". Ответа не получил. Я увидел его лицо — лицо человека с отсутствующим взглядом, явно находящегося в бессознательном состоянии. Бросив свое ружье, помог Валерию доплыть и выбраться на островок. Убедившись, что он приходит в себя, поплыл собирать снаряжение. Ласт был зажат между двух камней, сразу за входом в щель. За ружьем пришлось лезть внутрь. Оно оказалось разряженным и валялось рядом со стрелой на дне колодца. Доставив все на сушу и найдя друга в неплохом состоянии, начал дознаваться, что же все-таки произошло. И он рассказал следующее: — По быстро умчавшемуся от входа в щель кутуму, я понял, что внутри, наверняка, есть еще рыба. Поэтому втягивался в щель медленно, в любую секунду готовый к выстрелу. Когда выдвинулся в колодец, то увидел в полутора метрах у себя над головой хорошего кутума, спокойно сдиравшего корм с отвесной скалы. Чувствую, он не должен меня обнаружить. Чтобы удобнее было стрелять, поменял немного положение тела в воде. Вот тут-то, видимо, и попал левый ласт между камней: принимая более вертикальное положение, ноги легли на дно расщелины. В следующее мгновение я выстрелил. Стрела попала в живот рыбине, я рванулся к добыче, но... Остался на месте. Левая нога была как в капкане. Дернулся еще раз — тот же эффект. Так как ноги еще не вышли из щели в колодец, то пытаться руками дотянуться и освободить ногу было бесполезно. Последнее, что, я помню, начал делать — это вертеться вокруг своей оси. Думаю, именно это и помогло мне освободиться от ласт. Как разворачивался и выплывал — не знаю. Хлебнув воды, видимо, еще на глубине, я инстинктивно всплыл. А тут и ты подоспел...
Минут сорок мы сидели с другом на крошечной тверди посреди моря, а спуститься в него он все еще не был готов. Не физически, а психологически не готов — попросту боялся воды. Вокруг спокойное море, солнышко светит и сквозь чистейшую воду на дне каждый камешек виден, как на ладони. Я его не торопил. В конце концов, он пересилил себя, и мы поплыли к дому.
На Бабуре, по вполне понятным причинам, мы не стали распространяться по поводу случившегося. А Валерий под разными предлогами три дня не охотился.
С Валерием и его женой Антониной у нас обнаружилось очень много общего: одного возраста, общие подводно-туристические интересы, одинаковое понимание дружбы. Наш сын постоянно бегал в их отсек за конфетами и пряниками, а на оладьи с киселем они непременно приглашали нас всех. Вернувшись после того отпуска на Каспии, я обратил нового друга в свою веру, то есть убедил его в достоинствах подводной охоты на реках. На море он ездить практически перестал, но с тех пор каждое лето наши семьи совместно проводили отпуска, сплавляясь на надувных лодках по разным рекам.
Заканчивалось время, отведенное нам на островную жизнь. Казалось, на год вперед мы и наохотились, и накупались. Все покрылись темно-коричневым загаром, который, думали, никогда уже не смоется. А природа на южном Кавказе и не помышляла об осени: за весь месяц был один двухдневный шторм, а солнце заходило только за горы и никогда за тучи. Душными вечерами наш сынишка на крыше бунгало (там, видимо, ближе к звездам) давал Антонине уроки астрономии. Рассказы о звездном небе он перемежал и увязывал с древнегреческими мифами, которые в свои шесть лет знал лучше нас.
В последний вечер по давней традиции запалили огромный костер. По всему острову набрали плавника и всякого хлама. Кстати, по этой причине, после нашего пребывания остров становился опрятнее и чище. Палки, бревна, остатки мебели и ящиков, измазанные мазутом и нефтью, занялись мгновенно, и через минуту пятиметровый факел освещал треть острова. Сильнейший поток горячего воздуха уносил высоко в темное небо яркие искры. Эти искусственные звездочки метались и плыли в небе и вместе с ними, в темном мареве костра, качались звезды настоящие.
Утром в укромных местах нашего бунгало в ракушечник закопали свинцовые грузы, всю посуду и остатки соли. Так здесь поступают все, дабы не возить с собой тяжелые и объемные вещи. Уложили рюкзаки, у самой воды составили пустые бидоны из-под пресной воды.
Скоро услышали далекий гул, и из-за горизонта появилась моторная лодка. Это за нами.
(с) Дом Рыбака - 2001